Мне очень жаль, что я не могу вам сказать, как зовут этого маленького человека, и где он живет, и кто его папа и мама. В потемках я даже не успел как следует разглядеть его лицо. Я только помню, что нос у него был в веснушках и что штанишки у него были коротенькие и держались не на ремешке, а на таких лямочках, которые перекидываются через плечи и застегиваются где-то на животе.
      Как-то летом я зашел в садик, - я не знаю, как он называется, на Васильевском острове, около белой церкви. Была у меня с собой интересная книга, я засиделся, зачитался и не заметил, как наступил вечер.
      Когда в глазах у меня зарябило и читать стало совсем трудно, я за хлопнул книгу, поднялся и пошел к выходу.
      Сад уже опустел, на улицах мелькали огоньки, и где-то за деревьями звенел колокольчик сторожа.
      Я боялся, что сад закроется, и шел очень быстро. Вдруг я остановился. Мне послышалось, что где-то в стороне, за кустами, кто-то плачет.
      Я свернул на боковую дорожку - там белел в темноте небольшой каменный домик, какие бывают во всех городских садах; какая-то будка или сторожка. А около ее стены стоял маленький мальчик лет семи или восьми и, опустив голову, громко и безутешно плакал.
      Я подошел и окликнул его:
      - Эй, что с тобой, мальчик?
      Он сразу, как по команде, перестал плакать, поднял голому, посмотрел на меня и сказал:
      - Ничего.
      - Как это ничего? Тебя кто обидел?
      - Никто.
      - Так чего ж ты плачешь?
      Ему еще трудно было говорить, он еще не проглотил всех слез, еще всхлипывал, икал, шмыгал носом.
      - Давай пошли, - сказал я ему. - Смотри, уже поздно, уже сад закрывается.
      И я хотел взять мальчика за руку. Но мальчик поспешно отдернул руку и сказал:
      - Не могу.
      - Что не можешь?
      - Идти не могу.
      - Как? Почему? Что с тобой?
      - Ничего, - сказал мальчик.
      - Ты что - нездоров?
      - Нет, - сказал он, - здоров.
      - Так почему ж ты идти не можешь?
      - Я - часовой, - сказал он.
      - Как часовой? Какой часовой?
      - Ну, что вы - не понимаете? Мы играем.
      - Да с кем же ты играешь?
      Мальчик помолчал, вздохнул и сказал:
      - Не знаю.
      Тут я, признаться, подумал, что, наверно, мальчик все-таки болен и что у него голова не в порядке.
      - Послушай, - сказал я ему. - Что ты говоришь? Как же это так? Играешь и не знаешь - с кем?
      - Да, - сказал мальчик. - Не знаю. Я на скамейке сидел, а тут какие-то большие ребята подходят и говорят: "Хочешь играть в войну?" Я говорю: "Хочу". Стали играть, мне говорят: "Ты сержант". Один большой мальчик... он маршал был... он привел меня сюда и говорит: "Тут у нас пороховой склад - в этой будке. А ты будешь часовой... Стой здесь, пока я тебя не сменю". Я говорю: "Хорошо". А он говорит: "Дай честное слово, что не уйдешь".
      - Ну?
      - Ну, я и сказал: "Честное слово - не уйду".
      - Ну и что?
      - Ну и вот. Стою-стою, а они не идут.
      - Так, - улыбнулся я. - А давно они тебя сюда поставили?
      - Еще светло было.
      - Так где же они?
      Мальчик опять тяжело вздохнул и сказал:
      - Я думаю, - они ушли.
      - Как ушли?
      - Забыли.
      - Так чего ж ты тогда стоишь?
      - Я честное слово сказал...
      Я уже хотел засмеяться, но потом спохватился и подумал, что смешного тут ничего нет и что мальчик совершенно прав. Если дал честное слово, так надо стоять, что бы ни случилось - хоть лопни. А игра это или не игра - все равно.
      - Вот так история получилась! - сказал я ему. - Что же ты будешь делать?
      - Не знаю, - сказал мальчик и опять заплакал.
      Мне очень хотелось ему как-нибудь помочь. Но что я мог сделать? Идти искать этих глупых мальчишек, которые поставили его на караул взяли с него честное слово, а сами убежали домой? Да где ж их сейчас найдешь, этих мальчишек?..
      Они уже небось поужинали и спать легли, и десятые сны видят.
      А человек на часах стоит. В темноте. И голодный небось...
      - Ты, наверно, есть хочешь? - спросил я у него.
      - Да, - сказал он, - хочу.
      - Ну, вот что, - сказал я, подумав. - Ты беги домой, поужинай, а я пока за тебя постою тут.
      - Да, - сказал мальчик. - А это можно разве?
      - Почему же нельзя?
      - Вы же не военный.
      Я почесал затылок и сказал:
      - Правильно. Ничего не выйдет. Я даже не могу тебя снять с караула. Это может сделать только военный, только начальник...
      И тут мне вдруг в голову пришла счастливая мысль. Я подумал, что если освободить мальчика от честного слова, снять его с караула может только военный, так в чем же дело? Надо, значит, идти искать военного.
      Я ничего не сказал мальчику, только сказал: "Подожди минутку", - а сам, не теряя времени, побежал к выходу...
      Ворота еще не были закрыты, еще сторож ходил где-то в самых дальних уголках сада и дозванивал там в свой колокольчик.
      Я стал у ворот и долго поджидал, не пройдет ли мимо какой-нибудь лейтенант или хотя бы рядовой красноармеец. Но, как назло, ни один военный не показывался на улице. Вот было мелькнули на другой стороне улицы какие-то черные шинели, я обрадовался, подумал, что это военные моряки, перебежал улицу и увидел, что это не моряки, а мальчишки-ремесленники. Прошел высокий железнодорожник в очень красивой шинели с зелеными нашивками. Но и железнодорожник с его замечательной шинелью мне тоже был в эту минуту ни к чему.
      Я уже хотел несолоно хлебавши возвращаться в сад, как вдруг увидел - за углом, на трамвайной остановке - защитную командирскую фуражку с синим кавалерийским околышем. Кажется, еще никогда в жизни я так не радовался, как обрадовался в эту минуту. Сломя голову я побежал к остановке. И вдруг, не успел добежать, вижу - к остановке подходит трамвай, и командир, молодой кавалерийский майор, вместе с остальной публикой собирается протискиваться в вагон.
      Запыхавшись, я подбежал к нему, схватил за руку и закричал:
      - Товарищ майор! Минуточку! Подождите! Товарищ майор!
      Он оглянулся, с удивлением на меня посмотрел и сказал:
      - В чем дело?
      - Видите ли, в чем дело, - сказал я. - Тут, в саду, около каменной будки, на часах стоит мальчик... Он не может уйти, он дал честное слово... Он очень маленький... Он плачет...
      Командир захлопал глазами и посмотрел на меня с испугом. Наверное, он тоже подумал, что я болен и что у меня голова не в порядке.
      - При чем же тут я? - сказал он.
      Трамвай его ушел, и он смотрел на меня очень сердито.
      Но когда я немножко подробнее объяснил ему, в чем дело, он не стал раздумывать, а сразу сказал:
      - Идемте, идемте. Конечно. Что же вы мне сразу не сказали?
      Когда мы подошли к саду, сторож как раз вешал на воротах замок. Я попросил его несколько минут подождать, сказал, что в саду у меня остался мальчик, и мы с майором побежали в глубину сада.
      В темноте мы с трудом отыскали белый домик. Мальчик стоял на том же месте, где я его оставил, и опять - но на этот раз очень тихо - плакал. Я окликнул его. Он обрадовался, даже вскрикнул от радости, а я сказал:
      - Ну, вот, я привел начальника.
      Увидев командира, мальчик как-то весь выпрямился, вытянулся и стал на несколько сантиметров выше.
      - Товарищ караульный, - сказал командир. - Какое вы носите звание?
      - Я - сержант, - сказал мальчик.
      - Товарищ сержант, приказываю оставить вверенный вам пост.
      Мальчик помолчал, посопел носом и сказал:
      - А у вас какое звание? Я не вижу, сколько у вас звездочек...
      - Я - майор, -